— Ты меня искала.

Сайлас стоял у кровати Беллис. Она еще не раздевалась — сидела, подняв колени и читая в свете газовой лампы. Мгновение назад она была здесь одна.

«Снова магия, Сайлас?» — подумала она.

Был вечер десятого струпня, последний день кварто морской черепахи, праздник. На улицах было шумно, кричали и смеялись пьяные. Улицы и корабли были украшены флагами, в небе расцветали фейерверки, рассыпались конфетти (но работа под водой по—прежнему продолжалась).

— Искала, — сказала она.

— Тебе нужно быть осторожнее. Не стоит афишировать свои связи с несогласными.

Беллис рассмеялась.

— Джаббер, мать его, Сайлас. Ты бы познакомился со списком твоих — или мистера Фенча — предполагаемых друзей. Там есть рыбы куда крупнее, чем я. Ты что, и правда выпиваешь с Хедригаллом? — (Он не ответил.) — Так что, думаю, мной никто особо интересоваться не будет.

Они спокойно разглядывали друг друга. «Сколько раз мы уже делали это? — безнадежно подумала Беллис. — Тайные общения — за чаем, в моей комнате, по ночам, дискуссии о том, что мы знаем и чего не знаем?..»

— Они что—то надумали, — сказала она, и собственный заговорщицкий тон вызвал у нее горький смех. — Аванк — вовсе не конечная цель. Аум с сумасшедшей скоростью изучает соль, и его уже отрядили на какой—то новый секретный проект. Даже некоторые из ученых отлучены от работ. В центре всего этого — Тинтиннабулум, Любовники, Аум, а теперь будет участвовать и Утер Доул. Они что—то замышляют.

Сайлас кивнул. Он, несомненно, уже знал.

— И? — спросила Беллис— Что же это такое?

— Не знаю, — сказал он, и она не поняла, верит ему или нет.

— Если мы сообразим, что они надумали, — сказала она — то, может быть, нам удастся выбраться отсюда.

— Откровенно говоря, — медленно сказал Сайлас, — я не могу сообразить, в чем их план. Но если узнаю, конечно, сообщу тебе.

Они изучали друг друга.

— Кажется, Утер Доул обхаживает тебя, — продолжил он.

Он не пытался этим досадить Беллис, но его ухмылка была ей неприятна.

— Я не знаю, что он делает, — резко отозвалась она. — Иногда мне так и кажется — да, он меня обхаживает. Но если так, то, боги милостивые, он совсем разучился это делать. Иногда мне кажется, что у него другие мотивы, но понять их я не могу.

Снова молчание. За окном завопил кот.

— Скажи мне, — попросила Беллис, — это ведь твой мир: есть ли какая—нибудь серьезная оппозиция этому проекту? Только по—настоящему серьезная. А если есть, нельзя ли ею воспользоваться, чтобы выбраться отсюда? Может это нам помочь?

«Что же у меня на уме на самом деле? — спрашивала она себя. — Мы отправили послание домой. Мы спасли Нью—Кробюзон, Джаббер его раздери. Больше ничего сделать нельзя. Побеждать некого. Нет никого, кого можно было бы убедить доставить нас домой».

Что бы ни говорил Сайлас о попытках побега, то, как он проникал в глубинный мир Армады, исчезал из виду, стал Саймоном Фенчем, сплел для себя паутину сделок, слухов, услуг и угроз, — все это было тактикой выживания. Сайлас приспосабливался.

Делать Беллис было нечего. Никаких заговоров, никаких тайных планов, к которым можно примкнуть.

Ей все еще снилась та река между Нью—Кробюзоном и Железным заливом.

«Нет, — яростно, непреклонно думала она. — Какой бы ни была правда, как бы все ни обстояло, каким бы безнадежным ни казалось мое дело, я не собираюсь сдаваться и отказываться от побега».

Ей не без труда удалось привести себя в это состояние холодного бешенства, жажды побега, и выйти из него теперь было бы невыносимо.

И она не давала этому «нет» замолкнуть — оно постоянно звучало в голове Беллис, и никакие сомнения не могли заглушить его.

Она проснулась на следующий день, посмотрела в окно, за которым гулял теплый ветер; еще не пришедшие в себя, мучимые похмельем уборщики выгребали с улиц и палуб мусор, оставшийся после вчерашнего веселья. Они выметали горы пыли, цветных бумаг, всевозможных маскарадных одеяний, причиндалы наркоманов.

Желтоватые языки пламени на вершине «Сорго» погасли. Платформа бездействовала, добытые ею нефть и горное молоко были закачаны в хранилища. За городскими крышами было видно, как к городу, словно металлические опилки к магниту, устремляются пароходы, буксировщики, низко сидящие промышленные корабли. Беллис наблюдала, как работают их команды, как суда снова берут Армаду на буксир.

Наконец все вспомогательные корабли взяли курс на юго—восток. Из труб повалил черный дым, бешено закрутились колеса, машины стали поглощать огромное количество украденного угля и всего, что может гореть. Армада с ужасающей медлительностью тронулась с места.

Внизу в прозрачной воде продолжали свою работу ныряльщики. Продолжалась и разделка кораблей — их раздевали один за другим и отправляли на переработку. Между кузнями и остовами приговоренных судов курсировали дирижабли.

Громадную уздечку, спрятанную под волнами, шевелили слабые течения. Движение Армады было почти неощутимым — миля—две в час.

Но оно не прекращалось, город постоянно двигался. Беллис знала, что, когда они доберутся до места назначения, когда будут спущены цепи, когда пустят в ход магические процедуры, все переменится. И снова она слышала себя, свое «нет», свое несогласие, отказ признать Армаду своим домом.

Шли дни, нужда в Беллис возникала все реже и реже. Ее переводческие сидения с инженерами теперь почти прекратились, потому что бригады, занятые созданием узды, проводили бесконечные часы за работой, решали одна за другой технические проблемы. Беллис чувствовала, что оказалась далеко от центра событий.

Все так, если бы не Доул. Он продолжал разговаривать с ней, угощать ее вином в своей каюте. Между ними происходило что—то неясное — что именно, Беллис никак не могла сообразить. Речи Доула были, как всегда, загадочны, и она не находила в них утешения. Снова и снова водил он ее в маленькое помещение — в камеру подслушивания под жилищем Любовников. Беллис не могла сказать, почему она ходила туда с ним. Это всегда случалось по ночам, всегда тайно. Она слышала захлебывающиеся восклицания Любовников, стоны боли и страсти. Эти чувства по—прежнему ужасали ее, вызывали тошноту, словно в ее желудке что—то гнило.

Как—то раз Беллис пришлось заниматься с Аумом; накануне она во второй раз услышала вздохи Любовников — признаки некоего особого наслаждения. Беллис вошла в комнату для занятий, и перед ней предстали эти двое со свежими ранами: кровь свернулась в корку на их лбах, образуя зеркально—симметричные рисунки.

У Беллис дрогнуло сердце. Ей была невыносима мысль о том, что она находится в руках людей, одержимых чувствами, проявление которых она слышала.

Нет.

Пусть погода день за днем становилась все теплее; пусть шли недели и работа над уздечкой подходила к завершению; пусть Сайлас все не появлялся, а Доул вел невнятные разговоры; пусть она оказалась оттесненной от центра власти, а облегчение оттого, что больше не нужно каждый день видеть Любовников, было уничтожено страхом, который навевала на нее собственная никчемность; пусть остатки подобия влияния, которым она пользовалась прежде, таяли на глазах; пусть было ясно, что она попала в ловушку, — но голос внутри нее звучал все жестче и был совершенно отчетливым.

Нет.