— Ты был прав, — сказала она ему. — Мне понадобилось некоторое время, чтобы перевести книгу, но когда я поняла, что она собой представляет — отчет об эксперименте…

— Они вызвали аванка, — прервал ее Шекель, и Беллис кивнула.

— Когда я поняла, что это за книга, — продолжала она, — я позаботилась, чтобы она попала к Тинтиннабулуму и Любовникам. Оказалось, что именно она им и нужна, часть их планов…

— Книга, которую нашел я, — сказал Шекель, и на его лице появилась самодовольная улыбка.

В аэромастерских на «Опеке» начал обретать форму объемистый остов из проводов и балок.

В углу огромного помещения лежал огромный покров из темно—желтой кожи. Сотня мужчин и женщин сидели по его краям и ловко работали толстыми, длиной в палец, иглами. Тут же стояли кадки с хемикалиями, смолой и гуттаперчей для уплотнения огромных баллонов. Деревянные планки и кованые металлические брусья, соединяясь, приобретали контуры пилотской и пассажирской гондол.

Помещения аэромастерских на «Опеке», хотя и весьма внушительные, не могли вместить это изделие в окончательном его виде. Поэтому все готовые части поднимались на расчищенную палубу «Гранд—Оста», где закреплялись баллоны, склепывались воедино отдельные части корпуса, натягивался кожаный покров.

Единственным в Армаде судном, достаточно большим для таких работ, был «Гранд—Ост».

Было двадцатое, пяльница, или седьмой небди кварто морской черепахи: Беллис теперь было все равно, каким календарем пользоваться — армадским или кробюзонским. Она не видела Сайласа уже четыре дня.

Теплый воздух полнился птичьим щебетом. Беллис стало тесно в замкнутом пространстве ее комнат, но, когда она вышла прогуляться на улицу, клаустрофобия не прошла. Дома и корабельные борта словно потели на влажной жаре. Беллис не изменила своего мнения о море — его размеры и однообразие вызывали у нее протест. Но в то утро она вдруг ощутила острую потребность убраться подальше от свесов городских крыш.

Беллис корила себя за часы, проведенные в ожидании Сайласа. Она понятия не имела, что с ним случилось, но чувство одиночества, боязнь, что он может никогда не вернуться, быстро закалили ее. Она поняла, насколько уязвимой стала, и вновь воздвигла вокруг себя непреодолимую стену. «Сижу и жду, как последняя идиотка», — яростно думала она.

Стражники приходили за ней ежедневно и отводили к Любовникам, к Тинтиннабулуму, к охотникам с «Кастора» или в комитеты, роль которых в поднятии аванка была ей совершенно неясна. Ее перевод тщательно изучался, разбирался по частям — ей пришлось иметь дело с человеком, который владел верхнекеттайским, хотя и не так хорошо, как она. Тот интересовался подробностями: почему вот здесь она употребила такое время? Почему выбрала эту часть речи? Почему перевела это слово так, а не иначе? Манера его общения была заносчивой, и Беллис доставляла себе маленькие радости, ставя его на место.

— А вот здесь, на этой странице, — в своем обычном нагловатом тоне спросил он. — Почему вы слово «моргхол» передали как «желание»? Оно имеет противоположное значение!

— Из—за времени и залога, — ровным голосом ответила Беллис. — Все придаточное предложение в иронично—продолженном. — Она чуть было не добавила: «Его нередко ошибочно принимают за плюсперфект», но сдержалась.

Беллис понятия не имела, к чему все эти допросы с пристрастием. Ощущение было такое, будто из нее выжимают все соки. Она втайне гордилась своим поступком. Порой она загоралась всем, что касалось проекта и острова потом быстро брала себя в руки, будто в ней шла борьба между раздирающим ее желанием и мрачной, брюзгливой реакцией человека, попавшего сюда по принуждению.

Но пока еще никто не сказал ей, что она попадет в экспедицию, а ведь это было главным в ее плане. Может быть, что—то пошло не так? — спрашивала она себя. И Сайлас все равно исчез. Может быть, рассудительно говорила она себе, пора составить новый план? Если из прежнего ничего не получится, если они оставят ее в Армаде, а с собой возьмут другого переводчика, тогда, решила Беллис, придется сказать им правду. Она попросит их сжалиться над Нью—Кробюзоном, расскажет о нападении гриндилоу, чтобы они знали, чтобы могли отправить послание вместо нее.

Но она с неприятным страхом вспомнила слова Утера Доула, перед тем как тот пристрелил капитана Мизовича. «Державу, которую я представляю, ничуть не интересует Нью—Кробюзон, — сказал он. — Совершенно не интересует».

По Водочному мостику она перешла с «Черной метки», барка на границе Саргановых вод, на клипер «Заботы Дариоха».

Улицы в Шаддлере казались Беллис более мрачными, чем в Саргановых водах. Фасады здесь, если вообще были, выглядели попроще. Деревянные плитки тротуаров были выдраены и уложены в уныло—однообразном порядке. Парадная дорога — рыночная улочка, соседствующая как с Саргановыми водами, так и с Зубцом часовой башни, — была забита тележками, животными и покупателями из других кварталов. Все они — хепри, люди и другие — проталкивались через толпы струподелов, которые составляли добрую половину населения Шаддлера.

Беллис научилась узнавать струподелов даже без их панцирей — по характерным тяжелым чертам лица и пепельно—серой коже. Она прошла мимо храма: молчание между выточенных из крови рогов, охранники в затвердевших струпьях. За храмом располагался гербариум с пучками высушенных трав для ускорения свертывания крови. С потеплением травы стали испускать сильный запах.

Продавались тут и мешочки с характерной желтоватой сывороткой, из которой заваривали антикоагулянтный чай. Беллис видела мужчин и женщин, которые пили его из котла. Это было средство против приступов свертывания крови: струподелы были подвержены внезапному загустению всей крови в жилах, что означало быструю и болезненную смерть, превращавшую страдальцев в скорченные статуи.

Беллис стояла на проезжей части перед складом. Ей пришлось отскочить в сторону, уступая дорогу животному — малорослой лошади, которая тащила телегу к качающемуся мосту и дальше — в более тихую часть города. Беллис остановилась между двумя судами, обвела взглядом город — вон там кургузый корпус корабля—колесницы, а там кривые обводы рыбацкой шхуны, а вон пузатый колесный пароход. А за ними — много других. Каждое судно оплетено паутиной мостков, подвешено на слегка поскрипывающих переходах.

По ним постоянно сновали люди. На Беллис накатила тоска одиночества.

Сад скульптур занимал носовую часть двухсотфутого корвета. Пушки с него давно были сняты, а кожухи и мачты — сломаны.

Маленькая площадь со множеством кафе и таверн плавно переходила в сад, как берег переходит в море. Беллис почувствовала перемену ногами, перейдя с вымощенных деревом или гравием дорожек на мягкую землю сада.

Сад был во много раз меньше Крумпарка — несколько молодых деревьев, ухоженный газон, уставленный десятками статуй, выполненных в разных стилях и материалах. Под деревьями и скульптурами стояли кованые узорчатые скамьи, а дальше, за невысокой оградой, простиралось море.

У Беллис при виде его перехватило дыхание. Она ничего не могла с собой поделать.

Люди сидели за столиками, уставленными бокалами и чашками, или прогуливались по саду. Вид у них под солнцем был яркий и кричащий. Глядя, как они неспешно прохаживаются или попивают свой чай, Беллис едва не тряхнула головой, напоминая себе, что перед ней пираты, иссеченные шрамами бывалые морские волки, которые живут насилием и грабежом. Они были пиратами, все до единого.

Проходя мимо своих любимых скульптур, Беллис поднимала на них глаза — «Грозный соловей», «Куколка и зубы».

Беллис села и посмотрела вдаль, поверх «Предложения», невыразительной нефритовой плиты вроде надгробия, поверх деревянной стены. Там, в море, пыхтели пароходы и буксиры, упорно тащившие город. Она видела две канонерки и бронеаэростат над ними, патрулирующие море вдоль границ Армады.